Как октябрь – месяц экономности, так март – месяц женщин. Международный женский день, отмечаемый уже сто лет, принимает разные формы. Праздник, в начале которого стоит женское рабочее движение, в Польше в течение декад ассоциировался с карикатурой равноправия и обязательным набором: колготки + увядшая гвоздика + чмок в ручку. Уже более десяти лет этот праздник, оживляемый женским движением, символизируют демонстрации, которые проходят под определенными лозунгами в разных городах Польши (в этом году (2011) – «Хватит эксплуатации – мы отказываемся от службы»). Вокруг манифестаций идут извечные дискуссии о роли и обязанностях женщины, об угрозах, какие несет с собой эмансипация и о пользе, которую можно извлечь из равноправия. Просматривая довоенную еврейскую прессу, мы встречаем похожие полемики. На страницах газеты «Наш Пшеглонд» («Наше Обозрение») в марте 1925 г. шли дебаты о нравственном растлении женщин и предлагаемых в этой ситуации рецептах. Это была одна из наиболее влиятельных ежедневных газет варшавских евреев, которая издавалась по-польски и была направлена к евреям из сионистских кругов. Обычно она уделяла женщинам немного места, прежде всего в контексте советов, как надо одеваться или краситься, либо докладывая о международных встречах сионисток или о работе пионерок в поселениях в Палестине. Полемику, продолжающуюся несколько недель, касающуюся роли женщин в еврейской общественности, начал автор, подписывающийся инициалами С.Х., отмечая, что «Во всех наших национальных бедствиях – кроме многих причин, не зависящих от нас – можно найти мотив cherchez la femme [фр. ищите женщину!] ( если не видна явная причина какого-то дела). С.Х. цитирует статью из одной из венских газет: «Женщина, которая ни о чем не знает и не хочет знать, становится сейчас значительной проблемой, особенно для еврейской общественности. Женщина, которая ни о чем не имеет понятия – болезнь, которая въелась в наш организм с верху к низам еврейского среднего сословия. Муж превратился в машину для заработка, которая должна производить деньги и доставлять их жене, которая, в свою очередь, ни о чем не имеет понятия и детям, которые ни о чем не хотят знать» и подчеркивает, что этот диагноз касается также польских евреек. Эта внезапная нападка на еврейских женщин наступила, когда к проблеме все большего числа аcсимилирующихся евреев присоединился финансовый кризис. Женщин, с одной стороны, обвиняли в равнодушии по отношению к культурным и политическим делам еврейского меньшенства, а в результате в том, что они не создавали в детях достаточно сильного чувства тождества. С другой стороны, их жадность к украшениям причинялась к финансовому кризису и губила мужчину, который остатком сил хотел угодить ее прихотям. В ответ на так сформулированные упреки читательницы – и читатели – газеты реагируют по-разному. Р. Штейнерова признает, что женщины сейчас не приготовлены к исполнении своих обязанностей, но акцент она обозначает по-другому и ставит в пример другие страны: «Демократии Запада и социалисты всех стран уже давно тому поняли, что социальное и политическое сознание масс женщин – дело первоочередного значения, что не может быть и речи, ни об идеально понимаемых семейных отношениях, ни о рациональном воспитании детей, ни о плодотворной борьбе за социальную справедливость так долго, пока массы женщин, стоящие на низком культурном уровне, не понимают возвышенных заданий и целей. Вырвать массы женщин из-под влияния реакции и духовенства, втянуть их в водоворот социальной жизни, сделать доступной для них работу во всех областях, признать им право на работу наравне с мужчиной – это задачи, какие поставили себе социалисты и прогрессивные элементы, и за это борются также в законодательных учреждениях». Радикальный, на фоне других высказываний, голос Штейнеровой принадлежал к немногочисленным, которые обращали внимание на необходимость равноправия и эмансипации женщин. Большинство дискуссий проходили по линии, кто виноват. И вот, читатель Борис Цимберг „заступается ” за женщин. Он пишет: „Мужчина в своем жестоком вожделении в течение веков создал из женщины существо, которое при одной мысли об обладании украшениями делала бы большие нелепости. (…) Наше собственное вожделение легкой добычи создало именно такую женщину – куклу. (…)Мы создали такую женщину, вынуждены, тогда, ответить за всякие последствия.” Словно бесформенная масса, женщины позволили, по его мнению, слепить себя, следовательно только мужчины могут их сейчас изменить – а ведь это не изолированный голос в дебатах. Против такой позиции протестует Адольфова Рационжек, аргументируя: «Женщина целые веки стремится, прилагая тысячью, неоднократно напрасных усилий, к давно определенному идеалу, женщина старается быть такой, какой быть должна – а не, как внушает себе гордый и самоуверенный мужчина – такой, каторую он желает ее «иметь». Одно лишь такое выражение оскорбляет женщину. (…) Почему мы никодга не скажем мужчине, чтобы он был таким, каким его хочет «иметь» женщина?» В отличие от этого, Фреда Ливерова расценивает расходы мужчин на кабаре и элегантные наряды, доказывая, что, на самом деле, «виновниками» дыр в семейных бюджетах не женщины. Другие голоса либо подчеркивают плохое состояние образования девушек, будто это причина их нравственного растления, либо обвиняют мужчин в том, что не разговаривают с женами о своих делах, из-за чего они не отдают себе отчета в экономических и финансовых делах. Дебаты идут весь март 1925 г., рядом с информацией о политической ситуации в Германии и рекламами мыла. Наконец, читательница М.Х. призывает к примирению: „Ведь не только женщины здесь виноваты. Давайте требовать, заодно, абсолютной солидарности у наших мужей, сыновей, пусть только подумают те, кто хочет быть нашими прокурорами, нет ли на их стороне никакой вины. (…) Итак, не обвинять друг друга мы должны, но совместно работать для нашего священного дела». Читая патетические, сегодня звучащие даже гротескно, голоса, я думаю: «Мы это уже знаем, знаем». Немного в другой форме, но девяносто лет спустя проблема остается той же.
